Алан Чарльз Уинчестер был при жизни богатым человеком. Подъезд к дому 288 на Брук-лейн впечатляет. Мы проскакиваем мимо величественных столбов, увенчанных статуями золотых львов, и останавливаемся под пышным портиком с золочеными колоннами. Выйдя из патрульной машины, я обнаруживаю зеленого павлина, разгуливающего позади ухоженной клумбы с ноготками. Подхожу к парадной двери и берусь за кольцо. Дверным молотком служит лицо дьявола, золоченое кольцо – его язык.

Я стучу железом один раз, потом другой. Два резких удара звучат как пушечные выстрелы, громкости достаточно, чтобы разбудить мертвого.

Я жду, шаркая башмаками по крыльцу и разглядывая мозаичное изображение грудастой голой женщины у себя под ногами. К дверям так никто и не подходит. Я смотрю на часы в течение ровно шестидесяти секунд, потом стучу железным языком еще два раза.

Ответ на мои усилия – непоколебимая тишина.

Я жду сто двадцать секунд, после чего спускаюсь с крыльца и осматриваю фасад дома. Все на запоре, включая множество эркерных окон верхнего этажа. Жалюзи опущены, дом словно погрузился в спячку. Агнесса Уинчестер, очевидно, в отъезде. Я достаю мобильный телефон и набираю номер, который мне дал Тоби.

– Алё, – отвечает приглушенный женский голос.

– Добрый вечер, – говорю я. – Можно поговорить с миссис Агнессой Уинчестер?

– Я у теле-фона. Кто там?

– Ханс Ричардсон, полиция Кембриджшира, отдел уголовного розыска.

– Вы поли-цейский?

– Да. Я стою перед вашим домом, но вас там нет.

– Я сей-час нахожусь в курорте на юге. Пачиму вы стоите у меня перед дверью?

– К несчастью, у меня плохие новости. Вынужден сообщить, что сегодня утром в реке Кэм нашли тело Анны Мэй.

– Анна умер-ла?

– Да.

– О хосподи…

Телефон на несколько секунд погружается в молчание.

– Простите, что вынужден сообщить вам это, – говорю я.

– Пачиму «простите», инспектор?

– Гм… я всегда прошу прощения, когда разговариваю с родственниками погибших.

В трубке раздается сопение.

– Анна мне не вся род-ственница. Она дочь моего второго мужа Алана. Он умер несколько лет назад. Мой дневник говорит, что я не видела Анну отчень долко. Она сошла с ума, понимаете, и ее положили в больницу психов. Она утопилась?

– Мы считаем, что ее убили. Расследование позволило сделать несколько важных выводов, и мы близки к тому, чтобы назвать имя того, кто на нее напал.

– На-пал? Значит, ее за-стрелили? Из пистолета?

– Нет-нет. Ее не застрелили. Но я не могу пока сказать вам больше.

– Бедная Аннушка. Вы очень должны найти того, кто ее у-бил.

– Я это сделаю, миссис Уинчестер. Обещаю. Так или иначе, в ближайшее время с вами свяжется медицинская служба, чтобы вы могли распорядиться насчет похорон.

– Спасиба, инспектор.

Я выключаю мобильник, шагаю к патрульной машине и запрыгиваю внутрь. Агнесса Уинчестер, судя по разговору, ветреная белорусская фифа, которая бо́льшую часть своего времени проводит на курортах за чисткой перышек. Тем не менее она ближайшая родственница потерпевшей, и я выполнил свой долг, поставив ее в известность.

– Ньюнем, – говорю я водителю.

Он кивает и жмет на газ. Машина с визгом рвется вперед, разбрасывая гравий.

– Быстрее, – говорю я.

Он поводит усами и сильнее жмет на педаль газа. Мы проскакиваем Брук-лейн, разметая собравшиеся посреди дороги сухие листья. Я намерен сделать в точности то, что обещал Агнессе. Очень скоро я буду в примыкающем к Ньюнему жилом поселке, где извлеку этого человека из глубин его личного кабинета. Он сказал, помимо прочего, что провел последние два дня за работой в этом помещении. Позавчера в его кабинете произошло нечто ужасное.

Я в этом уверен.

Зачем я вырезала эти страницы из своего дневника? Даже инспектор Ричардсон не смог хоть как-то заполнить двенадцатидневную пустоту у меня в голове. И все же насколько стало легче, когда выяснилось, что Анна Мэй Уинчестер нашлась через несколько дней. По крайней мере, тогда, давно, Марк ничего не сделал с этой девушкой. Я точно так же уверена, что он не виноват в смерти Софии. Я не выходила замуж за убийцу. И я не понимаю, почему Ричардсон думает, будто Софию убил Марк.

Тем не менее Марк – изменник, подлец, и я с ним разведусь.

Сейчас сложу в маленькую сумку все самое необходимое. И вернусь по своим же следам в гостевую комнату Эмили – буду ночевать там (и пусть кровать жутко неудобная, и пусть она пахнет шариками от моли). Эмили подскажет, что делать дальше. Она уже заметила – этим своим само собой разумеющимся тоном, – что мне пора думать, сколько я смогу получить после развода. И она права.

Я поворачиваю ключ. Дверь подается – я вступаю в гостиную. Послеполуденное солнце, вспыхнув в высоких двустворчатых окнах, разбрасывает по блестящему полу розово-золотые лучи. Трудно поверить, что только сегодня утром я мчалась вниз по лестнице забинтовывать порезанную руку Марка. Кажется, с тех пор прошла целая жизнь. Другой дом, другое существование. Слишком много боли. Я чувствую себя совсем другим человеком. Так много нужно будет записать вечером в дневник. Впечатать и выучить столько ужасных, не вмещающихся в голову фактов.

Неттл бросается ко мне, в карих глазах – сочувствие. Я глажу его по голове, тереблю болтающиеся уши.

– Кроме Эм, – говорю я, чувствуя, как по щеке ползет слеза, – ты мой единственный друг.

Неттл одобрительно машет хвостом и исчезает за диваном. Я иду на кухню и включаю чайник.

За спиной эхо шагов.

– Прости меня, Клэр. – Голос Марка звучит устало, даже измученно.

Я подхожу к шкафу, достаю пакетик «Леди Грей». Слезы высохли. Я чувствую спиной взгляд Марка.

– Я хотел тебя защитить, – продолжает он, в голос словно прокрадывается пронзительная нота. – Спасти нас от того, что мы сделали с собой, и не только. Но ничего не выходит. Все разваливается.

Чайник начинает посвистывать. Но его настойчивое сопение не в состоянии заполнить пустоту, оставленную словами Марка. В горле поднимается волна гнева, я почти задыхаюсь.